– Расскажите, как вы тут живете? – интересуется наш гость.
– Ждем открытия театра оперы и балета, - отвечаю.
– Тогда напишите, что Евгений Кунгуров хочет приезжать в город Кемерово и петь в вашем оперном театре.
– Обязательно. Евгений Викторович, как вы полагаете, опера – массовое искусство или элитарное?
– Опера – классический жанр, наверное лучший на свете, потому что объединяет все виды искусства: симфоническое звучание, актерское мастерство, вокал, танцы, потрясающую музыку. Ты можешь миллион раз слушать «Богему» и в конце рыдать после того, как умирает Мими, или в «Травиате», когда Виолетта уходит. Это элитарное искусство, и люди должны приходить в оперу подготовленными: почитать либретто, послушать известные арии. Хотя немало примеров, когда в детстве человек попадал на оперный спектакль и в хорошем смысле заболевал оперой на всю жизнь, становясь большим ее поклонником. Любители оперы знают всех исполнителей, все постановки, все составы, причем на одного исполнителя они пойдут, на другого – нет. Это целая жизнь. И конечно, опера в первую очередь – эмоции, люди приходят в оперу ради эмоций, очень тонких и очень мощных.
– В жизни эмоций не хватает?
– В опере другие эмоции, они затрагивают глубокие душевные качества человека. Одно дело – эмоции как результат стресса, другое – когда ты слушаешь финальный дуэт Риголетто и Джильды, его дочери, ее убивают, а отец восклицает: «Gilda! Мia Gilda!.. È morta! Ah, la maledizione!» (о, проклятье – последние слова)... Люди приходят ради этого катарсиса, очищения, душевного обновления, сопереживания герою. В этом призвание настоящих больших артистов, артистов с искрой божьей. Как бы пафосно это ни звучало, но это правда. И может быть, после спектакля отец вдруг вспомнит, что дочери очень давно не говорил теплых слов. И позвонит ей. От артиста тоже зависит, случится это или не случится.
– Вы не боитесь проклятья, когда играете Риголетто?
– Нет. Мы же лицедеи. Я человек верующий, православный. Господь снимет все негативное. И ангелы-хранители, они у всех есть, все уберут. Мне кажется, многое зависит от того, на какой стороне ты – на темной или светлой. Да, ты принимаешь на себя все события, которые происходят с героем на сцене в данный момент, но и несешь добро эмоциями. Ты в этот момент становишься проводником, если действительно включаешься. Можно петь поверхностно, и есть такие артисты. Другое дело, когда человек сгорает на сцене, живет этим. Я думаю, что талант – это божий дар, ведь ты заставляешь людей после спектакля чувствовать, что они обновились, пусть чуть-чуть. Я сейчас, может быть, философски говорю, но это действительно то, о чем думаю. Это правда. Зритель не должен испугаться проклятий: он наблюдает со стороны, негативная энергия к нему не идет. Зритель, по Станиславскому, отделен от артистов четвертой стеной. Мы существуем на сцене, понимаем, что зритель в зале, но не видим его: когда вживаешься в отношения, замечаешь только глаза партнерши по сцене. Слава Богу, я знаю, что это такое, у меня был десятилетний опыт работы в театре, потом я на время отошел и сейчас возвращаюсь. Другое дело (честно: не задумывался), есть такие оперы, как «Демон». Не знаю, петь или не петь эту роль? Петь – конечно, заманчиво: там потрясающая музыка, обольстительный Демон. Думаю, многое зависит от внутреннего отношения к подобного рода ролям.
– Как вы считаете, артист должен расширять опыт для более полного проживания таких сложных ролей, как Риголетто, Демон, – поехать, скажем, в горячую точку и испытать то, чего нет в его повседневности, что-то понять о жизни?
– Вся твоя жизнь – накопление опыта, который ты выносишь на сцену. Я знаю, есть актеры, которые живут ролью, скажем, Евгений Миронов. Он худел, он ел столько же, сколько его герой, уходил в эти эмоции и до сих пор относится так к роли. Но такие люди немножко безумные в хорошем смысле слова. Мы каждый день приобретаем опыт, эмоции, наблюдаем и трансформируем это в роли. Особенно любовная эмоция всегда найдет выход на сцене. Причем сегодня ты будешь петь любовный дуэт и вдруг вспомнится страстная брюнеточка Ольга, а послезавтра в этом же дуэте вдруг возникнет другая эмоция – не страстная, а более нежная, и ты вспомнишь Алену-блондинку. И каждый день новая эмоция: десять раз будешь петь арию и десять раз по-разному. С другой стороны, есть режиссеры, которые объяснят, как делать роль, если опыт персонажа тебе незнаком. Если ты работаешь по Станиславскому, то можешь представить для роли Риголетто, как бы отнесся к тому, что изнасиловали твою дочь. И для этого не надо быть отцом, оно уже заложено в тебя природой, Богом. В этом и есть уникальность нашего мира – у нас очень много в душе. Поэтому серьезный опыт, о котором вы говорите, не помешает точно, но не факт, что сделает роль лучше.
– Вы упомянули о наблюдении. Вы наблюдатель?
– Не то слово! Я и наблюдатель, и участник (смеется).
– За кем наблюдаете? У вас же ограниченный постоянный круг общения – артисты, режиссеры, дирижеры.
– Да ну бросьте! Я сегодня лечу в Кемерово, завтра полечу в Симферополь, а в самолете разная публика, новые люди. Или вот я недавно гулял по рынку и увидел очень колоритного мужчину, который торговал фруктами. У него были тонкие усики, тюбетейка… Я представил его в другой тюбетейке – он Хан Кончак! Или, например, я очень много смотрю старых фильмов. Недавно пересмотрел «Ушакова». Там есть потрясающий актер Борис Ливанов (отец актера, который сыграл Шерлока Холмса). Высокий, статный, красивый. Он играет князя Голицына. И я понимаю, каким должен быть Дон Жуан, каким голосом он должен говорить. У него грудь колесом, он огромный, статный, когда женщины оказываются рядом с ним, то прилипают. И я это все ловлю для своих ролей. Пересмотрел «Ивана Грозного» Эйзенштейна. Я подумал, когда буду играть Бориса Годунова, использую прием из этого фильма. Когда начались бунты, заговоры, Грозный сидит, задумавшись, подперев голову кулаком. Но он не показан, а только тень. Это уникальное световое решение. И я постоянно ищу такие нюансы. Это важно для оперы. Я просматриваю массу фильмов, обожаю аудиокниги. Я люблю растворяться, вижу образы, картинки. Мы втроем послушаем аудиокнигу, и у каждого будут разные краски и ощущения. Мы все уникальны. И в этом неповторимость мира. И актерская профессия – о человеческой жизни, эмоциях, переживаниях.
– Профессия артиста – это профессия эгоиста?
– И да и нет. При подготовке роли не должно быть ничего лишнего, ты должен быть эгоистом: изучение роли, внедрение в роль, любой материал, который ты обрабатываешь, важен. В то время, которое ты уделяешь изучению материала, ты отходишь от семьи, друзей, знакомых. Но это мегаважно, потому что это твое зерно. Потому что можно относиться к профессии так: спел – уехал, а можно стремиться оставить что-то от себя в каждой роли. Поэтому что касается времени подготовки, конечно, профессия мегаэгоистична. С другой стороны, более сплоченного жанра, чем балет, опера особенно – нет, здесь речи не может быть об эгоизме. Когда большие профессиональные артисты заканчивают спектакль, всегда благодарят. Ну, представляете, сколько человек работает над постановкой: дирижер, музыканты, хор, режиссер, хормейстер, режиссер по свету, монтировщики, у пульта помощник режиссера, гримеры. И все эти люди работают на то, чтобы получилось. Да, у тебя своя эгоистичная история, потому что ты внутри роли. Ты думаешь о роли, о том, что ты поешь, подходишь к арии и в этот момент все вот это (показывает вокруг) работает на тебя, чтобы сейчас ты спел, а потом спела девочка-сопрано. Ты живешь в роли и ты эгоистичен, но в этом эгоизме, своей актерской ровной линии, ты же еще и часть огромного коллектива, ты не имеешь права быть эгоистом: это коллективное творчество.
– У вас на сайте написано, что для вас одинаково важна и семья, и профессия. Удается совмещать?
– Да. Женщина, которая со мной рядом, поняла, что для меня профессия – это все, и никогда ни на секунду не поставила меня перед выбором между семьей и профессией. И тогда ты свободен в творчестве. Ты знаешь, что тебя всегда поймут. Абсолютное принятие – это же очень важно для артиста. Я тогда еще больше рвусь домой. Если мне скажут: либо живешь с семьей, но не занимаешься профессией, либо уходишь в профессию, я выберу семью. Я имею в виду семью полноценную, когда есть общие дети. Одно дело – быть просто любовниками, любимыми людьми, жить друг для друга. Но когда есть общие дети – это совсем другое. А реализоваться можно по-разному, все равно жизнь как-то вырулит. Самое главное, чтобы не просили выбирать, особенно востребованного артиста, я сейчас не про себя, а вообще про человека, который много работает, любит свое дело.
– Как составляются рейтинги востребованных оперных певцов? Ваш девиз – «Если вы есть – будьте первыми», значит, вам важно быть в первых строчках рейтинга?
– Каждый солдат стремится стать генералом. Если ты хочешь посвятить себя делу, хочешь быть счастливым в этой профессии, ты должен стремиться стать генералом. Тогда будешь растворяться в нюансах, будешь расти. Не цель ради карьеры, а удовольствие от процесса в профессии: когда просыпаешься, и тебя просто на крыльях несет в консерваторию, в театр, даже в офис. Когда ты любишь свое дело. Я практически на каждом сольном концерте, когда пою, например, «Желаю вам» Гуляева, может, говорю часто, но так, как чувствую: «Дорогие друзья, любимая моя публика, спасибо вам огромное, что вы пришли. Я вам желаю быть такими счастливыми, чтобы вы утром с огромной радостью уходили из дома, потому что вы идете на любимую работу, где вас ждут любимые коллеги, друзья, любимое дело. А вечером на крыльях неслись домой, потому что дома вас ждут жены, мамы, папы, дети». Это большое счастье. Я каждому человеку этого желаю, потому что ничего дороже этого вообще нет.
А вопрос про рейтинги я переадресую Ирине Игоревне. (Ирина Долженко – специальная гостья проекта, педагог Е. Кунгурова по вокалу. Присутствует при разговоре. – Прим. авт.)
И. Долженко: Рейтинг зависит от того, что в репертуаре у певца. Есть рейтинг партий у сопрано, у тенора. Есть вагнеровские певцы, они наперечет. Их рейтинги самые высокие. Свой рейтинг у тех, кто поет старинную музыку.
Е. Кунгуров: Сарафанное радио также никто не отменял. Будет 10 баритонов примерно в одном амплуа. Прокатчик захочет заказать певца с адекватными требованиями, такого, который работает качественно. А с другим артистом могут быть нюансы. От этого тоже зависит рейтинг. В оперном мире ситуация похожая: один баритон в любом состоянии приедет и споет. Это очень важно. Он быстро выучивает партии, он friendly, умеет найти общий язык, может в чем-то уступить, а где-то настоять. Есть певцы, которых любят и режиссеры, и дирижеры. Это также формирует рейтинг – человеческие качества.
– Хотелось бы следующие два вопроса задать вам обоим. Некоторые оперные режиссеры говорят, что по двум нотам и тембру певца можно определить его интеллект и чувственность. А вы можете?
– Хотя бы с пяти! – смеясь, замечает Евгений Кунгуров.
И. Долженко: Есть очень много людей, которые умеют очень хорошо работать с режиссером, не имея особенных знаний, зато это люди исполнительные или очень быстро понимающие, что хочет режиссер. Поэтому возможно определить подобные характеристики певца по двум нотам и тембру. Уже при первой беседе со студентами-первокурсниками можно понять, что у кого получится, потому что один читает, другой не читает. А третий читает только фейсбук. Голоса при этом могут быть фантастическими. Чтобы сделать с таким голосом мировую карьеру, нужны большие вложения – физические, материальные, нужно ездить на конкурсы.
Е. Кунгуров: Слушаешь две фразы у девушки, скажем, в арии Снегурочки «Люблю тебя и таю». Десять сопрано поют, и ты примерно скажешь, какие чувства испытывает каждая певица. Бывает уникально: человек совершенно преображается на сцене. Я никогда не забуду свою однокурсницу Галю Сапожникову, к несчастью, она лет пять назад умерла от рака, молодая совсем девчонка. Первые два курса у нас было актерское драматическое мастерство, с нами занимались педагоги, у нас были этюды. Она читала стихотворение… «Я ждала тебя оттуда…», а у всех мурашки... А когда она пела Снегурочку, у нас текли слезы. И ничего сделать с собой не можешь. Вот такой был у нее внутренний мир.
– Лев Додин говорил, что любить на сцене трудно, особенно мужчинам-артистам, которые любят только себя, поэтому женщины на сцене убедительнее. Согласны?
И. Долженко: Я работала со Львом Додиным в «Пиковой даме». Он, конечно, очень интересно работает. Он не хотел, чтобы графиня была старой, потому что она женщина, и только в одной сцене он снимал с меня парик, оставалась лысая голова и грим молодой женщины. И это еще страшнее. Очень интересные решения он предлагал женщинам в их ролях. Так что, пожалуй, он прав: женщины более податливы в руках режиссера из-за того, что у них другие с музыкой отношения. Мужчины любят, чтобы было громко, красиво, чтобы все верхние ноты встали. А мы любим, чтобы было понятно.
Е. Кунгуров: В опере тонкие любовные переживания мужчины показываются редко. Мужчина – как корабль, особенно баритон. Он может вызывать соперника на дуэль, порезал – и все. Либо страдания героя другого плана: рухнет мир – не рухнет, завоюю я страну – не завоюю. Страдания женщины более тонкие. У женщины же в принципе от ведьмы что-то есть в хорошем смысле. Что может сделать женщина, если ее бросает мужчина? Она же в бою его не убьет, она начинает мстить, поэтому, конечно, у нее большая палитра красок. Она, не задумываясь, такие схемы может составлять, так зацепить словом, так манипулировать. У нее много ходов. Вспомним Любашу и Грязного в «Царской невесте». Он ее похитил, мало того – выкрал, а она еще и влюбилась в него: он такой разудалый мужик. А он в новую влюбляется, и что Любаше остается делать? Вот она и строит козни: эту отравила, это продумала, все запутала, и он ее убил и остался у разбитого корыта. А Кармен! Женщина поглощена любовными переживаниями и очень сильно от них зависит. Поэтому Лев Додин где-то прав.
– Евгений Викторович, как вы относитесь к тому, что в «Романтике романса» часто поют актеры, чьи голоса уступают в силе вокалу профессиональных певцов?
– На самом деле все пропорционально. Есть программы, где поют классические певцы, например солисты молодежных программ Большого театра; приглашают басов петь с оркестром русских народных инструментов. Есть, предположим, семь таких программ. Семь программ, посвященных песням из кинофильмов, которые изначально были написаны для актеров, в такие программы стараются приглашать актеров. Есть программы, где все замикшировано. Мы на эту тему рассуждали с музыкальными редакторами. Все пропорционально выверено, нет переборов. «Романтика» старается задействовать и высокопрофессиональных артистов, и молодых, и очень многим эта программа дала дорогу. В том числе и мне. Мой первый эфир на федеральном канале – это программа «Романтика романса» с ведущей Любовью Юрьевной Казарновской. Я пел там «Скажите, девушки». Мне был 21 год. Есть, конечно, и постоянные артисты – участники программы.
– «Симфоночь» – это и открытая площадка. А вы в интервью говорите, что любите петь на открытых площадках. Но ведь зрители отвлекаются на солнышко, птичек... Это своего рода вызов, чтобы переключить все внимание публики на себя?
– Нет. Я человек очень эмоциональный. Крайне эмоциональный. Когда вижу открытое пространство, солнце, масштаб, меня это еще больше заряжает. На сцене я включаюсь, у меня энергия идет, я прихожу в себя, когда уже закончился концерт. А чем больше открытая площадка, тем вибрирование и энергия мощнее. Я знаю, что мне эту площадку надо заполнить, а если еще и солнце… Это же прямой контакт со всеми силами природы, какие есть. Чем больше площадка, тем сильнее мое включение. И подача более экспрессивная: я живу эмоциями. Вся моя жизнь – это эмоции. Ну правда. Я не могу общаться с человеком, если он мне не нравится. Буду общаться по профессиональной необходимости, уважительно. Но не буду с ним пить кофе, чай. С годами я научился говорить человеку, что он хороший и я его уважаю, но дружбы не будет.
А открытая площадка – кстати да, определенный вызов. Я никогда не забуду 300 тысяч зрителей на Поклонной горе в День Победы, когда пел «Бухенвальдский набат». Был теплый день 9 мая, сцена огромная, ее снимали со всех точек. Всем зрителям раздали включающиеся палочки. Я смотрю – вся площадь в палочках! Я долго хотел спеть именно эту песню, в этом был нереализован. И вот наконец спел «Поклонимся великим тем годам», «Бухенвальдский набат» и в конце «День Победы» в одном концерте. Для меня это был подарок. Это нереальное счастье. Никакого страха. Ты выходишь, и тебя слушают триста тысяч человек!!! И прямой эфир на всю страну. «Люди мира, на минуту встаньте!!!» И чувствуешь только эту энергетику.
