– Владислав Анатольевич, обычно в свою концертную программу вы включаете песни, которые редко исполняются. Есть ли в программе, которую вы привезли в Кемерово, подобные песни?
– Да, конечно, помимо того, что я исполняю песни, пользующиеся широкой популярностью и любовью у нашего зрителя, я всегда стараюсь чем-то удивить, порадовать, потому что много в нашей необъятной родине баритонов, но большинство из них, если мы говорим об эстраде, поют одно и то же: «Свадьба» Бабаджаняна, «Королева красоты», «Солнцем опьяненный», «Ноктюрн». Исполнителей, которые действительно расширяют свой репертуар и открывают для зрителей и для себя новые горизонты, не очень много и, простите мне мою нескромность, я один из них. Казалось бы, советскую эстраду мы все любим и знаем вдоль и поперек, но есть еще незаслуженно забытые песни, которые имеют полное право на существование. И в моей программе они есть. Думаю, в ближайшие лет пятнадцать мне будет чем удивить зрителя, и я рад, что мои идеи находят отклик у дирижеров и оркестров, с которыми работаю.
– Дирижер Игорь Новиков разделяет ваш подход – удивлять зрителя?
– Чтобы полнее ответить на ваш вопрос, обрисую ситуацию, которая часто складывается вокруг народных и симфонических оркестров, не называя конкретных имен и городов. Есть некие концертные организации, куда ездят разные солисты, которые поют одно и то же: «Ямщик, не гони лошадей», «Дорогой длинною», «Вдоль по Питерской», «Живет моя отрада», «Королева красоты», в конце «Свадьба» под аплодисменты зала, и все, счастливые, уходят домой. Спустя два-три месяца приезжает другой солист и поет то же самое. А в зале сидит публика, которой, видимо, уже все равно, для которой главное – заплатить сто рублей за билет, прийти и в очередной раз послушать старые песни на новый лад. Это просто катастрофа... Я убежден, что надо делать новые программы, новые оркестровки, развивать, каждый раз удивлять своего зрителя, потому что если зрителя не удивлять, не увлекать за собой, то филармонические залы опустеют. Я рад, что Игорь Новиков в этом отношении со мной солидарен. Когда мы познакомились, мы поняли, что мыслим с ним абсолютно одинаково. Ведь получается зачастую, что в большом городе филармонический зал – единственный зал, куда зритель со вкусом приходит в поисках настоящего искусства, какого-то откровения и где он действительно это может получить. Потому что все остальное уже отдано совершенно под другие направления, стили, аккуратно скажем, чтобы никого не обидеть в наш век толерантности, – под коммерческую музыку.
– Вы упоминали в своих интервью, что сами делаете программы…
– Да, как правило, сам.
– То есть вы не только артист, но и режиссер?
– Я не первый год беру уроки актерского мастерства, и какие-то законы построения программ, в том числе, мне удалось изучить. Как мне кажется, я достаточно успешно компоную программы, во всяком случае, они всегда вызывают однозначно положительную реакцию зрителей. Ну и потом… Думаю, что режиссерское и одновременно актерское начало есть в каждом человеке вне зависимости от того, каким видом деятельности он занимается, потому что мы все – режиссеры своей судьбы и мы все – актеры, потому что мы выполняем какие-то собственные решения, достигаем каких-то целей, которые ставим перед собой. У нас у каждого в жизни есть своя драматургическая линия, поэтому, думаю, это свойственно любому человеку, который занимает активную жизненную позицию.
- А как происходит ваше взаимодействие как режиссера с дирижером?
– Мы всегда уже готовые программы, которые я сам сверстал, обсуждаем с дирижером, бывает, вносим незначительные изменения, потому что, практически все дирижеры, с которыми я работаю, – профессиональные грамотные люди, преследующие ту же цель, что и я, – мы очень хотим, чтобы то, что происходит на сцене, оставило глубокий, яркий, светлый след в душе зрителя. Но принципиально программы не меняются: все-таки, как мне кажется, я их составляю достаточно грамотно. С маэстро Новиковым мы долго думали, как закончить концерт: сделать тихую кульминацию, попрощаться со зрителями мягко, прозрачно, лирично, или наоборот – ярко, празднично, в чем-то даже помпезно. Так что это всегда диалог между мной и дирижером.
- То есть эта же программа, привезенная в Новосибирск, с другим дирижером будет звучать по-другому?
– Она в принципе будет звучать по-другому, даже если будет такой же порядок произведений, потому что это будет другой дирижер, другой оркестр, более того, это будет другой зрительный зал – все это влияет и на восприятие программы, и на то, как она звучит. Одни и те же песни могут вызывать совершенно разную реакцию у публики. Программа в Новосибирске будет звучать иначе, чем в Кемерове, потому что люди, которые придут в зал ее слушать, будут другие… И вообще, это очень интересная штука – когда в процессе концерта разные люди, каждый со своими проблемами, мыслями, суетливой жизнью потихонечку воссоединяются, как бы включаются друг в друга, объединяются вместе со сценой, с исполнителями. Это чудо!
– Считаете ли вы, что в драматургии песни главное – то, что не написано?
– Хм…В драматургии песни имеет значение абсолютно всё! А, вообще, любая песня, по сути, это та же самая роль. Даже если она идет три минуты, там по всем законам драматургии есть завязка, развитие, окончание, всегда есть что-то, что существовало до песни, после песни, всегда есть обстоятельства, в которых действует герой песни, и всегда герой песни, который был в начале, совершенно не тот человек, которым он оказывается в конце: с ним что-то происходит.
– В интернете смотрела записи известнейшей песни «Не для меня» в вашем исполнении пятилетней давности и 2017 года. Ваш герой в этой песне за несколько лет кардинально изменился, вырос, стал философски относиться к тому, что для него. Почему вы так изменили героя?
– Так ведь я же изменился сам. И изменился мой внутренний мир, и изменились мои взгляды на жизнь, на смерть, на то, что имеет значение, на то, что абсолютно суетно, поэтому да, наверное, шесть-семь лет назад я был более горяч (смеется), а потом, с возрастом я не остыл, но (задумывается)... Все меняется, и я думаю, что меняется к лучшему. Если бы встретился герой песни «Не для меня» тот и нынешний, они бы, наверное, нашли общий язык, они как братья. Но мне ближе тот, который постарше, потому что в нем больше мудрости, силы, человеческой зрелости и, как ни странно это прозвучит в отношении этой песни, – любви.
– Любви к чему?
– К жизни… Как-то, размышляя, я пришел сам для себя к забавному выводу – по сути, нам эта жизнь дана только для того, чтобы мы научились любить по-настоящему в полном смысле этого слова.
– Любить жизнь?
– Любить все. И жизнь, и все, что эту жизнь наполняет. Любить – это вообще свойство души. Человек не может любить женщину и не любить, скажем, свою родную землю. Любить свое дело, свою профессию и не любить музыку, поэзию, театр... Попытаюсь прояснить свою туманную мысль. Советские песни о любви и песни современные принадлежат к одному и тогда, и сейчас популярному жанру. Из нынешних «популярных» песен (я аккуратно избегаю слова «попса»), я думаю, что спустя пять-семь, а уж тем более тридцать-сорок лет в памяти людей останутся считанные единицы. Если мы посмотрим на советскую эстраду – там десятки песен, которые вы можете в любой момент запеть где-нибудь за столом, и вас тут же подхватят. Это как раз свидетельство одного – люди, которые создавали те песни, умели любить по-настоящему. Они любили свою страну, женщину, землю, свое дело, они как дышали, так и любили, и поэтому эта любовь обессмертила их творения… Есть сложнейшая, очень тяжелая для исполнения песня, после нее у меня в глазах темнеет каждый раз, когда пою, – это «Ноктюрн» Бабаджаняна. Она вселенская. Она о такой любви, на которую способны единицы. Когда я над ней начинаю работать, готовя к исполнению, каждый раз я понимаю – и «Ноктюрн», и очень многие песни советской эстрады находятся на такой вершине, на которую ты смотришь и думаешь: «Господи, сколько же мне надо в себе перелопатить, чтобы хоть чуть-чуть дотянуться до этой высоты, которая там… Чтобы прикоснуться к этому свету, к этой чистоте». Вообще, все это удивительно… для этого, наверное, искусство и существует.
– Героев в песне разлучает вечность?
– Я ломал себе голову, пытаясь объяснить поэзию Рождественского, хотя это полная глупость и ее можно только прочувствовать … Я думаю, что герой этой песни уже там, на небесах.
– Но он спрашивает, «как тебе сейчас живется», а есть поверье, что ушедшие люди видят…
– Конечно.
– Если буквально воспринимать эту фразу…
– Вы думаете, он не может так говорить?
– Меня эта фраза смущала всегда.
– Меня она абсолютно не смущает. Мы с вами не знаем, что там. Мы не знаем, что происходит с душой человека, что она чувствует, как она мыслит, в какой форме она там находится вообще. Понимаете, для меня это было единственным толчком, который открыл мне хоть какую-то часть глубинного смысла этой песни, поэтому я совершенно четко веду диалог со своей любимой откуда-то оттуда. И потом, «а между мною и тобой века, мгновенья и года, сны и облака» – там нет времени, нет пространства, это же объяснение, да? Того, что за реальность, в которой он находится. Та самая любовь, которую он взрастил в себе, обессмертила его душу и благодаря этому он получил вечную жизнь… Когда я выстроил для себя такую концепцию, у меня все встало на свои места. Хотя каждый раз, когда я к ней прикасаюсь, я понимаю, что мой путь к познанию этой песни бесконечен…
– А современные композиторы и песни?
– Сейчас большинство современных «творцов» пишут ради славы, пиара, заработка, очередной дачи на Канарах, поменять мерседес – мотивация совершенно другая. И это тут же находит отражение в творчестве. Любить за деньги и творить ради выгоды невозможно.
– А какова реакция зрителей?
– Почему современный песенный ширпотреб пользуется таким спросом, я, увы, не могу ответить… Но и c классикой советской эстрады тоже не все гладко. Определенная часть зрительного зала, зачастую не задумываясь, аплодирует песне, а не исполнению, вот что ужасно. Особенно дамы зрелого возраста, которые слушают репертуар Магомаева и вспоминают, как они были молодыми, как блистательно пел их любимый певец, и все – вот они аплодируют… воспоминаниям своей молодости. Но то, что на сцене зачастую происходит просто ужас, пускай в сопровождении хорошего оркестра, это никого не интересует… Мне редко удается посмотреть телевизор 9 мая, но иногда в интернете я натыкаюсь на записи того, как товарищи попсовики поют военные песни. Думаешь – кто их воспитывал, что они смотрели, что они читали, неужели у этих существ, которые берутся исполнять святые песни, ничего нет – ни в голове, ни в душе! Ведь такое «пение» – чистой воды кощунство. «Прожить» песню, достучаться до сердца зрителя – это очень тяжелый труд. Когда я стал работать с режиссером и достаточно плотно погружаться в актерское мастерство, понял, почему многие актеры – люди запойные, люди с расшатанной нервной системой, не совсем здоровые. Если тратиться, по-настоящему отдаваться на сцене, то, конечно, физика не выдерживает.
– И вы по-настоящему отдаетесь роли, хотя у вас в каждой песне новый герой?
– Да.
– То есть у вас актерская задача сложнее, чем у актера, который ведет одного героя в течение полутора-двух часов спектакля?
– Да, вы абсолютно правы. Хорошо, раз у нас откровенный разговор, я вам откровенно скажу. В спектакле у одного актера есть, как правило, только один герой, который проходит через разные обстоятельства, но это один человек. И актер в данном случае не будет напоминать шизофреника: он не перевоплощается мгновенно в разных персонажей… Моя актерская задача на концерте гораздо сложнее. Меня спасает что? Во-первых, когда я выстраиваю программу, я себе выдумываю какую-то историю или выстраиваю определенную концепцию, в которой, предположим, все мои песни в концерте, это, по сути, разные грани любви. В одной песне – мой рассказ о любви к матери, в другой – о счастливой любви к женщине, в третьей – о несчастливой любви, о моих воспоминаниях, о какой-то встрече, то есть по сути это я, это страницы моей жизни, только в разных песнях. Во-вторых, продолжая откровенный ответ, скажу: иногда перестроиться я не успеваю, как бы ни старался. Есть тяжелейшая песня, и я ее очень редко исполняю, потому что часто это делать невозможно, – «Враги сожгли родную хату». Вот если после этой песни не будет инструментального номера, то, к сожалению, следующее произведение может пострадать: я не успею войти в новое эмоциональное состояние. Техники, наверное, не хватает, еще чего-то, но это песня, после которой нужно уйти за кулисы и отдышаться… и только потом выйти к зрителям. А вообще, я не скрываю – я не идеальный певец. У меня есть свои достоинства и недостатки, и не от всех недостатков мне удается быстро избавиться, к сожалению. Но я работаю над собой. Потому что как только я остановлюсь в развитии, то… результат предсказуем. Невозможно двигаться горизонтально. Можно идти либо все время вверх, спотыкаясь, падая, но это будет движение по восходящей. Либо пикировать. Других вариантов нет.
– Вы в работе бескомпромиссны или сомневающийся человек?
– Да я и бескомпромиссный где-то, где-то и сомневающийся. Где-то, конечно, приходится сомневаться, советоваться, копаться в себе, но это нормальный процесс. Чтобы ответить до конца на ваш вопрос, надо брать какую-то конкретную ситуацию. Допустим, есть песни, за которые я в жизни никогда не возьмусь, не буду исполнять ни за какие деньги. У меня такие моменты были. Как-то я исполнял гимн чернобыльцев, в котором, скажем так, не самый высокохудожественный текст, но писал его человек, который прошел через эти события, и из уважения, из благодарности к его подвигу и к подвигам сотен тысяч людей, которые своим здоровьем, жизнью заплатили за наше нормальное существование, естественно, я успел, выучил, исполнил… Текст был, быть может, несовершенен с позиций канонов стихосложения, но создан был искренне, создан был реальным героем, который прошел через ад и написал об этом. Поэтому здесь компромисс возможен. А была ситуация, когда предлагали хорошие деньги за какую-то откровенную дрянь, извините. Я отказался: проституцией не занимаюсь.
